«Вера в Бога может произвести любое чудо, кроме одного – выдержать экзамен без обучения». – Я с отвращением захлопнул «вдохновляющую» книгу, купленную случайно в праздную минуту.
«Заключение автора указывает на отсутствие у него веры, – подумал я. – Бедный малый, он испытывает глубокое уважение к полуночной лампаде!»
Я обещал отцу окончить среднюю школу, но не могу сказать, что отличался особым прилежанием. В проходившие месяцы меня чаще можно было найти в укромном месте около гхатов для купания в Калькутте, чем в классной комнате. Примыкающие к ним места кремации, особенно страшные ночью, йог считает в высшей степени привлекательными. Тот, кто найдет Бессмертную Сущность, не должен бояться нескольких голых черепов. Человеческая неадекватность становится особенно очевидной в мрачном местопребывании разных костей. В общем, мои полуночные бодрствования были совсем иными, чем у других учащихся.
В средней школе приближалась неделя выпускных экзаменов, внушавших многим, подобно могильному своду, хорошо известный ужас. Тем не менее я был спокоен. Храбро встречая «вурдалаков», я докапывался до знания, которое невозможно приобрести в лекционных залах. Но мне недоставало искусства свами Пранабананды, способного запросто появиться в двух разных местах в одно и то же время. Проблема получения мною образования была прямо-таки материалом для бесконечной изобретательности Всевышнего. Так рассуждал я, хотя для многих это и казалось нелогичным. Иррациональное поведение поклоняющегося вытекает из тьмы необъяснимых проявлений безотлагательного вмешательства Бога в его затруднения.
– Привет, Мукунда! Что-то тебя почти не видно в последнее время! – обратился ко мне однажды вечером один школьный товарищ.
– Здравствуй, Нанту! Ты прав, и именно поэтому нахожусь в значительном затруднении, – облегчил я душу под его дружеским взглядом.
Нанту – блестящий ученик, от души расхохотался; мое затруднительное положение действительно было не лишено комического аспекта.
– Ты совсем не готов к выпускным экзаменам! – сказал он. – Думается, мне надо бы тебе помочь.
Эти простые слова звучали как божественное обещание; и я с готовностью посетил дом друга. Он доходчиво пояснил ответы на вопросы, которые, как полагал, будут заданы преподавателем.
– Вопросы эти будут хорошей приманкой в экзаменационной ловушке, на них попадутся многие. Запомни мои ответы, и ты спокойно проскочишь.
Когда я уходил, ночь была уже на исходе. Нагруженный скороспелой эрудицией, я искренне молил Господа, чтобы она сохранилась на несколько следующих критических дней. Нанту поднатаскал меня по разным предметам, но из-за нехватки времени забыл о курсе санскрита. В панике я напомнил Богу о недосмотре.
На следующее утро во время прогулки, приноравливая новое знание к ритму запинающихся шагов, я слегка срезал путь, пройдя прямиком по заросшим травой задворкам. И тут мой взгляд упал на несколько листков небрежно напечатанного текста. Триумфальный прыжок – и в моих руках санскритские стихи! Я попросил одного пандида помочь моему спотыкающемуся переводу. Его сочный голос наполнил воздух гладкой медовой прелестью древнего языка
– Однако этот удачный прыжок не поможет тебе на экзаменах по санскриту, – скептически заметил мудрец.
Но знакомство со стихом позволило мне на следующий день благополучно сдать этот экзамен. По всем другим предметам, благодаря проницательной помощи, оказанной Нанту, я набрал необходимый минимум баллов.
Отец был доволен, что я сдержал слово и окончил среднюю школу. Благодарность моя вознеслась к Господу, чье единственное руководство я усматривал во встрече с Нанту и в прогулке по необычному маршруту через задворки. Играючи, Он придал двойственное выражение своевременному плану моего спасения.
Случайно натолкнувшись на заброшенную книгу, автор которой отказывал Богу в превосходстве в экзаменационных залах, я не мог удержаться от смеха, когда про себя заметил: «Путаница в голове этого ученого мула лишь усилилась бы, скажи я ему, что божественная медитация среди трупов сокращает путь к диплому средней школы!»
В своем новом звании я уже открыто строил планы покинуть дом. Вместе с новым другом Джитендрой Мазумдаром
Однажды утром при мысли о расставании с семьей меня охватило отчаяние. После смерти матери возросла нежная привязанность к младшим: братьям Сананде и Бишу и сестре Тами. Я бросился в убежище – маленькую мансарду, свидетельницу столь многих сцен моей беспокойной садханы
– Прошу в последний раз. – Отец был очень огорчен, когда я пришел к нему за благословением. – Не покидай меня, а также опечаленных братьев и сестер.
– Дорогой отец, как выразить любовь к тебе? Но еще более велика моя любовь к Отцу Небесному, одарившему меня лучшим отцом в мире. Отпусти меня, дабы я однажды вернулся с большим знанием Бога.
Получив вынужденное родительское согласие, я отправился с тем, чтобы присоединиться к Джитендре, уже находящемуся в Бенаресском ашраме. По прибытии меня сердечно встретил глава обители свами Даянанда. Он был молод, высок и худощав, вид его был задумчив. От красивого лица исходил покой Будды.
Я радовался, что в новом доме была мансарда, где мне удавалось проводить часы рассвета и заката. Жители ашрама, мало знавшие о практике медитации, думали, что все мое время займут организационные дела, хваля за работу, которую я выполнял днем.
– Не пытайся уловить Бога столь быстро! – эта насмешка сотоварища сопровождало одно из моих ранних отбытий в мансарду. Я зашел к Даянанде, занятому в своем маленьком кабинете, из окна которого открывался вид на Ганг.
– Свамиджи, мне непонятно, что здесь от меня требуется. Я ищу прямого контакта с Богом. Без Него меня не могут удовлетворить ни членство, ни учение, ни добрые дела.
Духовный наставник в оранжевом одеянии нежно похлопал меня. С наигранным видом он сделал выговор нескольким находящимся поблизости ученикам:
– Не беспокойте Мукунду. Он научится нашим методам.
Из вежливости я скрыл сомнение. Ученики покинули комнату не слишком обремененные наказанием. Даянанда продолжил:
– Мукунда, я вижу, отец регулярно посылает тебе деньги. Пожалуйста, возврати их ему, ты здесь ни в чем не нуждаешься. Второе дисциплинарное предписание касается еды. Не упоминай о ней, даже если ты очень голоден.
Видно ли было по глазам, что я голоден, не знаю. Только хорошо знаю, что я действительно часто был голоден. Постоянным часом первого приема пищи в обители был полдень. А у себя дома я привык к обильному завтраку в девять часов утра.
Трехчасовой разрыв с каждым днем казался все больше. Далеко ушли те годы в Калькутте, когда можно было упрекнуть повара за десятиминутную задержку. Теперь я старался контролировать аппетит и однажды устроил суточный пост. С удвоенным интересом я ждал следующего полудня. –
Поезд Даянанды опаздывает; мы не сядем есть, пока он не приедет, – принес мне Джитендра эту сокрушающую новость. Для радушного приема свами, отсутствующего две недели, было приготовлено много лакомств. Воздух наполнился аппетитными ароматами. Что мне оставалось проглотить, кроме гордости за вчерашнюю голодовку?
«О Господи, поторопи поезд!» Но мне казалось, что Небесный Провидец вряд ли вмешается в запрет, наложенный Даянандой. Божественное внимание было где-то в другом месте. Медленно текли часы. Когда вошел руководитель, уже спустились сумерки. Радость моего приветствия была неподдельна.
– Даянанда помоется и помедитирует перед едой, – вновь, как ворона, с дурным известием приблизился Джитендра.
Я был близок к обмороку. Молодой желудок, непривычный к лишениям, протестовал. Подобно призракам, картины жертв голода носились передо мной.
«Следующая смерть от голода в Бенаресе будет именно в этой обители», – подумал я. Надвигающаяся гибель была предотвращена в девять часов вечера приглашением к пище богов! Этот ужин живет в памяти как один из лучших часов жизни.
Хотя я был целиком поглощен едой, тем не менее заметил, что Даянанда ест как-то рассеянно, он явно не разделял моего глубокого наслаждения.
– Вы не были голодны, свамиджи? – Наевшись, счастливый, я был наедине с ним в его рабочем кабинете.
– О, да! – сказал он, – последние четыре дня я ничего не ел и не пил, ибо никогда не ем в поездах, наполненных разнородными вибрациями мирских людей. Я строго соблюдаю предписания шастр
Я задыхался от стыда. Но мучения прошедшего дня забыть было нелегко, и я рискнул заметить:
– Свамиджи, я в затруднении. Предположим, следуя вашим указаниям, я никогда не попрошу еды и никто мне ее не предложит. Я умру от голода.
– Тогда умри! – расколол воздух волнующий ответ. – Умри, если ты должен, Мукунда! Никогда не допускай мысли, что ты живешь благодаря пище, а не силе Бога! Тот, Кто сотворил всякую форму питания, Тот, Кто наделил аппетитом, безусловно обеспечит Своего приверженца всем необходимым. Не воображай, будто тебя хранит рис, будто тебя поддерживают деньги или люди. В состоянии ли они помочь, если Господь отберет дыхание твоей жизни? Они просто Его косвенные инструменты. Твоим ли умением переваривается пища в желудке? Воспользуйся мечом различения, Мукунда! Рассеки цепи внешних средств и постигни Единственную Причину!
Его резкие слова проникли в душу. Ушла давняя иллюзия, из-за которой телесные требования превозмогали душевные. Сразу же я ощутил всеизбыточность духа. Во скольких чужих городах в дальнейшей жизни, почти сплошь состоящей из переездов, я видел полезность этого урока, полученного в Бенаресской обители!
Единственным сокровищем, сопровождавшим меня от Калькутты, был серебряный амулет садху, завещанный матерью. Я оберегал его несколько лет и теперь тщательно спрятал в своей комнате. Однажды утром я открыл ящик, чтобы вновь порадоваться свидетельству талисмана. Запертая крышка была нетронута, но... о чудо! – амулет исчез. Я со скорбью разорвал пакетик, чтобы окончательно в этом убедиться. Как и предсказывал садху, амулет растворился в эфире, из которого появился.
Отношение к последователям Даянанды становились все хуже и хуже. Домочадцев оттолкнула моя решительная отчужденность и строгая приверженность медитациям на том самом Идеале, ради Которого я покинул дом и мирские стремления, и вызывала мелочные упреки со всех сторон.
Раздираемый духовной мукой, однажды я вошел в мансарду с твердым решением молиться до тех пор, пока не удостоюсь ответа.
– Милостивая Мать Вселенной, научи меня Сама через видения или через гуру, ниспосланного Тобой!
Шли часы, но слезная мольба оставалась без ответа. Вдруг я ощутил себя как будто телесно вознесенным в беспредельные сферы.
– Твой учитель появится сегодня! – Божественный женский голос прозвучал одновременно отовсюду и ниоткуда.
Это высокое восприятие было прервано пронзительным криком одного из жильцов ашрама. Юный священнослужитель по прозвищу Хабу позвал меня из кухни на нижнем этаже.
– Мукунда, хватит медитировать! Для тебя есть поручение.
Будь это в другой день, я бы ответил резкостью; теперь же я вытер распухшее от слез лицо и кротко повиновался. Вместе с Хабу мы отправились на отдаленную базарную площадь в бенгальской части Бенареса. Немилосердное индийское солнце еще не достигло зенита, когда все покупки были сделаны. Мы протискивались через красочную толпу домохозяек, проводников, священников, просто одетых вдов, достойных брахманов и многочисленных священных коров. Проходя по одной неприметной улочке, я оглянулся, всматриваясь в узкое пространство.
Человек, похожий на Христа, в одеянии свами цвета охры неподвижно стоял в конце улочки. Мой жадный взгляд на мгновение остановился на нем, он сразу показался давным-давно знакомым. Потом мною овладело сомнение: «Ты путаешь этого странствующего монаха с каким-нибудь знакомым. Иди дальше, мечтатель».
Минут через десять я почувствовал в ногах тяжкое оцепенение, будто обратившись в камень, они отказались нести меня дальше. С трудом я повернулся назад – тяжесть в ногах исчезла. Повернулся в противоположном направлении – стальная тяжесть навалилась опять.
«Святой притягивает меня к себе, как магнит», – подумал я и взвалил свои свертки на руки Хабу. Он с изумлением наблюдал за беспорядочными движениями моих ног и теперь разразился хохотом.
– Что с тобой? Ты сошел с ума?
Мое возбуждение не давало возможности возразить. Я молча кинулся обратно, и в мгновение ока достиг той же самой узкой улочки, обнаружив спокойную фигуру, степенно смотрящую в мою сторону. Несколько быстрых шагов – и я у его стоп.
– Гурудев!
– О мой родной, ты пришел! – вновь и вновь повторял он на бенгали, голос его дрожал от счастья. – Как много лет я ждал тебя!
Мы слились в молчании, слова казались излишними. Красноречие беззвучной песней текло от сердца учителя к сердцу ученика. Безошибочная интуиция говорила, что гуру знает Бога и поведет меня к Нему. Все туманное в этой жизни рассеялось в хрупкой заре воспоминаний прежней жизни. Волнующий момент! В нем слились сцены прошлого, настоящего и будущего, сменяющие поочередно друг друга. Не первое солнце заставало меня у этих святых стоп!
Взяв за руку, гуру повел меня в свою временную резиденцию в районе Ран Махала. Атлетически сложенный, он передвигался уверенно и быстро. Высокий, стройный, в свои пятьдесят пять лет он был активным и энергичным, как молодой человек, большие прекрасные темные глаза выражали бездонную мудрость. Слегка вьющиеся волосы смягчали поразительную властность лица. Сила неуловимо сочеталась с мягкостью.
Когда мы вышли на каменный балкон дома с видом на Ганг, он сказал с нежностью:
– Я отдам тебе жилища и все, что у меня есть.
– Господин, я пришел ради мудрости и контакта с Богом. Это те драгоценности, которые мне нужны!
Быстрые индийские сумерки опустили завесу прежде, чем учитель заговорил вновь. В глазах его была неизмеримая нежность.
– Я дарю тебе свою безусловную любовь.
Дорогие слова! Четверть века спустя я получил другое бесценное доказательство его любви. Устам его был чужд пыл, молчание стало его сердцем, сердцем-океаном.
– Подаришь ли ты мне такую же безусловную любовь? – он смотрел на меня с детской доверчивостью.
– Я буду любить вас вечно, гурудев!
– Обычная любовь эгоистична, она коренится во тьме желаний и их удовлетворении. Божественная любовь не имеет условий, границ и измерений. Переменчивость человеческого сердца исчезает навсегда от пронизывающего прикосновения чистой любви. – Он смиренно добавил: – Если когда-нибудь ты увидишь, что я отпадаю от богопознания, обещай, пожалуйста, положить мою голову к себе на колени и помочь вернуться к Космическому Возлюбленному, Которому мы оба поклоняемся.
Он поднялся в сгущающейся тьме и повел меня во внутреннюю комнату. Когда мы ели манго и миндальные леденцы, он в беседе ненавязчиво проявил глубокое знание моей натуры. Я был охвачен благоговением перед грандиозностью его мудрости, изысканно сочетавшейся с врожденной скромностью.
– Не убивайся по амулету. Он выполнил свою роль, – как в божественном зеркале, в гуру точно отразилась вся моя жизнь.
– Живая реальность вашего присутствия, учитель, – это радость превыше всякого символа.
– Поскольку в нынешней обители ты чувствуешь себя несчастным, настало время перемен.
Я совсем не говорил о своей жизни, теперь это казалось не нужным. По его естественной манере говорить, лишенной всякого нажима, я понял, что он не хотел возгласов изумления по поводу его ясновидения.
– Ты должен вернуться в Калькутту. Зачем же исключать родных из сферы любви к людям?
Это предложение очень сильно испугало меня, ибо семья предсказывала такое возвращение, хотя на множество подобных просьб в их письмах я не отвечал.
«Пусть юная птичка полетает в метафизических небесах, – заметил Ананта. – Крылья ее утомятся в тяжкой атмосфере. Мы увидим еще, как она устремится вниз, к дому, сложит крылышки и скромно обоснуется в семейном гнездышке». – Это обескураживающее сравнение ожило в памяти, и я решил не «устремляться вниз», в сторону Калькутты.
– Господин, я последую за вами всюду, но домой не вернусь. Дайте, пожалуйста, мне ваш адрес и назовите свое имя.
– Свами Шри Юктешвар Гири. Основное мое жилище находится в Серампуре, на Рей Гхат-лейн. Сюда я приехал на несколько дней для того, чтобы навестить мать.
Я подивился сложной игре Бога с Его приверженцами. Серампур находится всего в двадцати километрах от Калькутты, и все же в тех местах мне никогда не доводилось, хотя бы случайно, встретить своего гуру. Для этого мы должны были проехать к древнему Каши
– Ты приедешь ко мне через четыре недели, – впервые в голосе Шри Юктешвара проявились суровые нотки. – Теперь, когда я выразил вечную привязанность и показал, что счастлив найти тебя, ты считаешь возможным пренебречь моим требованием. Когда мы встретимся в следующий раз, ты должен будешь вновь пробудить мой интерес. Я нелегко приму тебя в ученики; необходимо полностью отдать себя в полное повиновение моему строгому обучению.
Я хранил упорное молчание. Но гуру быстро проник в мое затруднение:
– Ты считаешь, что родные будут над тобой смеяться?
– Я не вернусь домой.
– Ты вернешься через тридцать дней.
– Никогда.
Почтительно склонившись к его стопам, я ушел, не рассеяв натянутости разговора. Шагая в полуночной тьме, я думал, почему чудесная встреча закончилась так некрасиво. Двойственный весы майи, что всякую радость уравновешивают с печалью! Мое юное сердце еще не было податливым для преобразующих рук гуру.
На следующее утро я заметил возросшую враждебность членов обители в отношении ко мне. Меня сопровождала неизменная грубость. Прошло три недели. Даянанда уехал в Бомбей, чтобы принять участие в конференции. Пребывание в ашраме стало адом.
«Мукунда – паразит, пользующийся гостеприимством обители, ничем не возмещая его». – Услышав такое замечание, я впервые пожалел, что подчинился требованию отослать деньги отцу. С тяжким сердцем разыскал я единственного друга Джитендру.
– Я уезжаю. Передай, пожалуйста, почтительные извинения Даянандаджи, когда он вернется.
– Я тоже думаю уехать! Мои попытки медитации здесь увенчались не большим успехом, чем твои, – решительно заявил Джитендра.
– Я встретил Христоподобного святого. Навестим его в Серампуре.
Итак, «птичка» собралась «устремиться вниз», опасно приближаясь к Калькутте!