Глава 42. Последние дни с учителем
– Гуруджи, я рад, что сегодня утром застал вас одного,– обратился я к учителю, только что прибыв в Серампур с благоухающей ношей – фруктами и розами. Шри Юктешвар кротко взглянул на меня.
– Что у тебя за вопрос? – Учитель поглядел в стороны, как бы ища спасения.
– Гуруджи, я пришел к вам еще школьником, а теперь я взрослый человек, и у меня появились седые волосы. Хотя вы обильно орошали меня молчаливой добротой с самого начала, с первого часа и по нынешнюю минуту, разве вы не понимаете, что всего лишь однажды, в день встречи вы сказали: «Я люблю тебя»? – Я посмотрел на гуру с мольбою.
Учитель потупил взор.
– Йогананда, разве я должен приносить в холодную область слов те теплые чувства, которые лучше всего хранятся в безмолвии сердца?
– Гуруджи, я знаю, что вы любите меня, но мои смертные уши жаждут услышать, как вы сами скажете это.
– Пусть будет так, как ты желаешь. Во время моей семейной жизни я часто хотел иметь сына, чтобы вести его по пути йоги. Но когда ты вошел в мою жизнь я стал доволен: ибо в тебе я нашел сына,– в глазах Шри Юктешвара стояли слезы,– Я всегда люблю тебя, Иогананда.
– Ваш ответ открывает мне двери на небеса.
При этих словах я ощутил, что с моего сердца навсегда снят тяжелый груз. Я знал, что гуру сдержан и не принадлежит к эмоциональному типу, однако меня часто удивляло его молчание. Иногда я боялся, что мне не удалось целиком оправдать его ожидания. Никогда нельзя было понять до конца странную натуру учителя: глубокий и спокойный, он оставался недоступным намерениям внешнего мира, ценности которого давным-давно отбросил.
Через несколько дней после этого разговора я выступил перед большой аудиторией в Альберт-холле, в Калькутте. Шри Юктешвар согласился сесть на возвышение вместе с махараджей Санташем и мэром Калькутты. Учитель не сделал мне никакого замечания. Во время выступления я несколько раз взглядывал на него, и мне казалось, что он выглядит довольным.
Затем состоялась беседа с выпускниками Серампурского колледжа. Когда я смотрел на своих старых школьных друзей, а они – на своего «безумного монаха», слезы радости текли без всякого стеснения
В конце декабря в Серампурской обители праздновали день зимнего солнцестояния. Как всегда, ученики Шри Юктешвара собрались изо всех концов страны. Благоговейные санкиртаны, приятные голоса, певшие соло, угощение, устроенное юными учениками, глубоко волнующая речь учителя под открытым небом во дворе ашрама, заполненном толпою, – ах, все эти воспоминания! Радостные праздники давно прошедших лет! Однако в тот вечер в установленном распорядке празднества появилась новая черта.
Последний праздник зимнего солнцестояния, который отмечал Шри Юктешвар. Декабрь 1935 г. Мой Гуру сидит в центре. Я - справа от него. Праздник проходил на большом дворе Серампур- ской обители моего Гуру.
– Йогананда, пожалуйста, выступи перед собравшимися по-английски! Глаза учителя блеснули, когда он обратился ко мне с этой вдвойне необычной просьбой; не вспомнил ли он о моем затруднении на борту корабля перед первой лекцией, прочитанной по-английски? Я рассказал собравшимся всю эту историю, закончив ее восторженной хвалой нашему гуру.
– Его неустанное руководство я ощущал не только на борту океанского парохода,– сказал я в заключение,– но и ежедневно в течение всех пятнадцати лет, которые я провел на огромной и гостеприимной земле Америки.
После того, как разошлись гости, Шри Юктешвар позвал меня в ту же самую комнату, где мне когда-то лишь однажды после аналогичного праздника, было позволено спать в его кровати. В этот раз гуру спокойно сидел в центре полукруга учеников, устроившихся у его ног.
– Иогананда, ты сегодня уезжаешь в Калькутту? Пожалуйста, вернись сюда завтра, мне надо кое-что тебе сказать.
На следующий день, произнеся несколько простых слов в качестве благословения, Шри Юктешвар присвоил мне следующий монашеский титул: Парамаханса
– Теперь это звание формально заменяет твой прежний титул – свами,– сказал он, когда я преклонил перед ним колени. Молча улыбнувшись, я подумал о том, какие трудности придется преодолевать моим ученикам-европейцам, когда они будут называть меня «Парамахансаджи»
– Моя задача на земле ныне окончена, и ты должен продолжать ее,– спокойно проговорил учитель, серьезно и мягко глядя на меня. Мое сердце забилось от страха.
– Пожалуйста, пошли кого-нибудь для управления нашим ашрамом в Пури
В слезах я обнял ноги гуру; он встал и с любовью благословил меня. Позднее гуру обсудил со мною детали завещания, касающиеся принадлежащей ему недвижимости. Его беспокоила возможность того, что после смерти родственники смогут предъявить претензии на две его обители и другое имущество. Он желал предупредить такой поворот дела и устроить все так, чтобы оставшиеся после него материальные ценности были употреблены исключительно на благотворительные цели.
– Недавно мы приготовили все для того, чтобы учитель посетил Киддерпур, но он не поехал.
Это замечание обронил однажды утром Амулайа, мой собрат по учению у Шри Юктешвара. Я ощутил холодную волну предчувствия. На мои упорные расспросы Шри Юктешвар отвечал: «Я больше никогда не поеду в Киддерпур». На мгновенье учитель вздрогнул, как испуганный ребенок.
"Привязанность к телесному обиталищу, возникающая из его собственной природы
– Гуруджи,– обратился я к нему, рыдая,– не говорите этого! Никогда не произносите при мне таких слов.
Балкон второго этажа Серампурской обители Шри Юк- тешвара, где обычно ученики ужинали. Я сижу около ног моего Гуру (в центре).
Лицо Шри Юктешвара залила спокойная улыбка. Хотя приближался его восемьдесят первый год рождения, он выглядел здоровым и сильным.
День за днем, купаясь в сиянии любви моего гуру, не выраженной в словах, но ясно ощутимой, я устранил из своего сознательного ума все намеки на приближение конца, которые он мне делал.
– Господин, в этом месяце в Аллахабаде будет происходить Кумбха Мела.– Я показал учителю дату Мелы в «Бенгальском Альманахе»
– Ты и в самом деле хочешь отправиться туда? Не поняв того, что Шри Юктешвару не хотелось, чтобы я покидал его, я продолжал:
– Однажды вы узрели на Аллахабадской Кумбха благословенную форму Бабаджи. Может быть, на этот раз я буду настолько счастлив, что увижу его.
– Не думаю, что ты его там встретишь.
Затем гуру погрузился в безмолвие, не желая препятствовать моим планам.
Когда на следующий день я отправился в Аллахабад вместе с небольшой группой, учитель, как обычно, спокойно благословил меня. По всей вероятности я оказался глух к намекам Шри Юктешвара потому, что Господь пожелал избавить меня от тяжелых переживаний – оказаться беспомощным свидетелем смерти гуру. В моей жизни всегда происходило, что в момент смерти горячо любимых мною людей, Господь милостиво устраивал дело так, чтобы я находился в отдалении от сцены смерти
Наша компания приехала на Кумбха Мела 23 января 1936 года. Возбужденная толпа, насчитывавшая около двух миллионов человек, являла собою внушительное, даже ошеломляющее зрелище. Своеобразный гений индийского народа проявляется во врожденном уважении, которое питает даже самый темный крестьянин к духовным ценностям, к монахам и садху, которые разорвали мирские узы, дабы найти божественное укрытие. Конечно, и там встречаются лицемеры и обманщики. Но Индия уважает всех ради немногих, которые озаряют землю вышним благословением. Европейцы, видевшие это гигантское зрелище, имели единственную в своем роде возможность ощутить биение пульса целого народа, его духовное рвение, которому Индия обязана своей неиссякаемой жизненностью, неподвластной ударам времени.
Первый день наша группа провела, просто наблюдая за происходящим. Тысячи паломников купались в священном Ганге. Чтобы омыться от грехов, жрецы-брахманысовершали торжественные ритуалы поклонения; поклонники рассыпали дары у ног безмолвных саньяси; проходили целые ряды слонов, лошадей, покрытых попонами, медленно выступающих раджастханских верблюдов; а за ними следовали религиозные шествия из обнаженных садху, махавших золотыми и серебряными скипетрами и волнами шелкового бархата.
Отшельники в одних лишь набедренных повязках спокойно сидели небольшими группами. Их тела были вымазаны золой, что предохраняло их от жары и холода. Единственное пятно пасты из сандалового дерева на лбу каждого из них явственно изображало третий глаз. Тысячами появлялись бритоголовые свами в своих одеждах цвета охры, с бамбуковыми посохами и чашами для подаяния. Когда они прохаживались или вели с учениками философские дискуссии, их лица излучали глубокий мир, приобретенный благодаря отречению.
Здесь и там, под деревьями, среди огромных куч горящих поленьев, встречались живописные садху
На второй день Мелы мы со спутниками посетили различные ашрамы и временные пристанища, совершая пранам перед святыми людьми. Мы получили благословение от главы ветви «Гири» ордена свами – худого монаха-аскета, с глазами, полными смеющегося огня. Затем наша компания посетила обитель, где гуру в течение последних девяти лет соблюдал обет молчания и питался только фруктами. На возвышении в зале ашрама восседал слепой садху Праджна Чакшу
Кришнананда на Кумбха Мела со своей приученной к вегетарианст- ву львицей. 1936 г.
После того, как я произнес краткую речь на хинди о Веданте, наша группа покинула обитель, дабы приветствовать находившегося вблизи свами Кришнананду, красивого, розовощекого монаха с внушительными бицепсами. Подле него распростерлась ручная львица. Покоренная духовным очарованием монаха (я уверен, что не его физической мощью!), эта представительница диких животных джунглей отказывалась от мяса в любом его виде и ела только рис и молоко. Свами научил своего желтого зверя произносить слово «АУМ» одним глубоким привлекательным рычанием. Это был настоящий зверь-подвижник!
Наше следующее приключение, беседа с молодым ученым садху описана в блестящем путевом дневнике мистера Райта:
На своем форде мы переехали через самое низкое место Ганга по скрипящему понтонному мосту, виляя, подобно змее, протискиваясь сквозь толпы и пробираясь по узким, извилистым переулкам. Далее мы миновали то место на берегу реки, где, как указал мне Иогананджи, произошла встреча Шри Юктешвара и Бабаджи. Немного погодя мы вышли из автомобиля и прошли некоторое расстояние пешком, окутанные густым дымом, струившимся от костров садху, шагая по зыбучим пескам. Наконец мы добрались до группы крошечных построек из земли и соломы. Мы остановились перед одним из таких временных убежищ с небольшим входом без двери. Это было жилье молодого странствующего садху, Кара Парти, известного своим исключительным умом. Он сидел, скрестив ноги, на кучке желтой блестящей соломы. Его единственной одеждой,– а иногда и единственной собственностью – было одеяние цвета охры, висевшее на плечах.
Когда мы вползли на четвереньках в хижину и совершили пранам у ног этого просветленного человека, мы увидели обращенную к нам подлинно божественную улыбку. Керосиновый фонарь у входа мигал; на соломенных стенах плясали тени. Глаза садху излучали счастье, его безупречные зубы блестели. Хотя я не мог понять разговор, шедший на бенгали, выражение лица казалось достаточно ясным, он был исполнен энтузиазма, любви, духовной славы. Никто не усомнился бы в его величии.
Вообразите счастливую жизнь человека, не привязанного к материальному миру: он свободен от проблемы приобретения одежды, от стремления к разнообразным блюдам, никогда не прикасается к вареной пище за исключением немногих дней; он никогда не носит чашу для подаяния. Он свободен от денежных затруднений, ибо никогда не берет в руки деньги, не делает никаких запасов, всегда полагаясь на Бога. Он свободен от беспокойства по поводу способа передвижения, так как никогда не ездит на повозках или машинах, а постоянно странствует пешком по берегам священных рек. Он никогда не остается на одном и том же месте дольше, чем неделю, дабы избегнуть какой бы то ни было привязанности.
Такая умеренность! А ведь он обладал необычным знанием Вед, степенью магистра и титулом "шастри« (учитель писаний), полученным при университете в Варанаси. Когда я сел у его ног, меня наполнили возвышенные чувства; казалось, что переживание было ответом на мое желание увидеть древнюю истинную Индию,– ибо это был подлинный представитель страны духовных гигантов».
– Я расспрашивал Кара Патри о его жизни и странствованиях.
– Неужели у вас нет лишней одежды для зимы?
– Нет, мне достаточно и этой.
– Вы носите с собою какие-нибудь книги?
– Нет, тех, кто хочет слушать меня, я учу по памяти.
– А чем еще вы занимаетесь?
– Я брожу по берегам Ганга.
При этих простых словах меня охватило неудержимое желание вести столь же простую жизнь. Но тут мне на память пришла Америка и все обязанности, висевшие на моих плечах.
«Нет, Йогананда,– подумал я, опечалившись на мгновенье,– эта жизнь скитаний по берегам Ганга,– не для тебя».
После того, как садху рассказал мне о некоторых своих духовных постижениях, я задал ему неожиданный вопрос:
– Вы описываете то, что прочли в Писаниях, или то, что внутренне пережили сами?
– Частично это взято из книг,– ответил он с откровенной улыбкой,– частично из опыта.
Осчастливленные посещением, мы просидели немного времени в безмолвной медитации. Расставшись со святыми, я сказал мистеру Райту: «Это царь, восседающий на троне из золотой соломы».
Вечером мы пообедали под звездами на земле Мела. Мы ели с листьев, сколотых вместе веточками. Мытье посуды в Индии сведено к минимуму!
Прошло еще два дня замечательной Кумбха. Затем мы отправились на северо-запад по берегам Джамны, к Агре. Еще раз я созерцал Тадж-Махал. В моей памяти подле меня стоял Джитендра, пораженный сказочной красотой мраморного дворца. Затем мы посетили Бриндабанский ашрам свами Кешабананды.
Мои спутники и я позируем перед “сказкой в мраморе” Тадж-Махалом в Агре.
Целью моих розысков свами Кешабананды было получить помощь в работе над этой книгой. Я никогда не забывал поручения Шри Юктешвара написать книгу о жизни Лахири Махасайа. Во время моего пребывания в Индии я пользовался любой возможностью, чтобы установить контакт с родственниками и учениками, учившимися лично у Йогаватара. Делая подробные и обширные записи их рассказов, я сверял факты и даты, собирая фотографии, старые письма и документы. Мой портфель с материалами о Лахири Махасайа стал увеличиваться в объеме: со страхом я понял, что мне предстоит тяжкий авторский труд. Я молился о том, чтобы оказаться достойным роли биографа этого колоссального гуру. Некоторые его ученики опасались, что в биографических заметках жизнь и деятельность их учителя будет преуменьшена или неправильно истолкована.
«Едва ли вам удастся в холодных словах воздать должное всей жизни воплощенного божества»,– заметил мне однажды Панчанон Бхаттачарья.
Другие близкие ученики также были удовлетворены тем, что образ Иогаватара оставался скрытым в их сердцах, как образ бессмертного наставника. Тем не менее, постоянно размышляя о предсказании Лахири Махасайа относительно его биографии, я не пропускал ни одной возможности собрать и уточнить факты, касающиеся его внешней жизни.
Мистер Райт и я позируем вместе с почтенным свами Кешабанандой и учеником у величественной обители в Бриндабане
Свами Кешабананда тепло приветствовал нас в своем ашраме, называвшемся Катайони Пейтх и находившемся в Бриндабане. Ашрам представлял собою внушительных размеров кирпичное здание с массивными черными колоннами, расположенное в прекрасном саду. Свами сейчас же ввел нас в гостиную, украшенную увеличенным портретом Лахири Махасайа. Свами приближался к девяностолетнему возрасту, но его мускулистое тело излучало силу и здоровье. Длинноволосый, с белоснежной бородой и глазами, сверкавшими радостью, он казался подлинным олицетворением типа древнего патриарха. Я сообщил ему о том, что хочу упомянуть о нем в своей книге об индийских учителях.
– Расскажите мне, пожалуйста, что-нибудь из раннего периода вашей жизни,– улыбнулся я с молящим видом: великие йогины часто необщительны. Кешабананда сделал жест, выражающий смирение.
– В моей жизни так мало внешних событий. Практически вся она прошла в уединении Гималаев. Я путешествовал пешком из одного тихого убежища в другое. Некоторое время я содержал небольшой ашрам за Хардваром, со всех сторон окруженный рощей из высоких деревьев, и его редко посещали путники, так как он был со всех сторон окружен норами кобр.– При этих словах Кешабананда усмехнулся.– Позже разлившийся Ганг смыл ашрам вместе с кобрами. Тогда мои ученики помогли мне построить вот этот бриндабанский ашрам.
Кто-то из нас спросил свами, как он предохранял себя от гималайских тигров
– В этих высоких местах, пронизанных духовными излучениями,– промолвил он,– никакие звери не беспокоят йогинов. Как-то в джунглях я неожиданно наткнулся на тигра. Я внезапно вскрикнул – и зверь просто окаменел.
Свами опять усмехнулся, вспомнив об этом происшествии.
– Иногда я выходил из своего уединенного убежища, чтобы посетить моего гуру в Варанаси. Он все подшучивал над моим беспрестанным скитанием по пустынным местам Гималаев.
«Линии на твоей ноге свидетельствуют о страсти к бродяжничеству,– сказал он мне однажды.– Я рад, что священные Гималаи достаточно обширны, чтобы поглотить тебя».
– Много раз,– продолжал Кешабананда,– до своей смерти и после нее Лахири Махасайа появлялся передо мной в телесной форме. Для него нет недоступных высот в Гималаях.
Прошло два часа, и свами повел нас в крытый двор пообедать. Я вздохнул в безмолвном отчаянии. Еще одно угощение из пятнадцати блюд! Не прошло и года индийского гостеприимства, а я прибавил в весе пятьдесят фунтов! Однако, если бы я отказался от старательно приготовленных кушаний на банкетах, это сочли бы крайней невежливостью. В Индии (увы, больше нигде) вид упитанного свами считается прекрасным зрелищем.
После обеда Кешабананда отвел меня в уединенный уголок.
– Ваш приезд не был для меня неожиданностью,– сказал он мне.– У меня есть для вас послание.
Я удивился, так как никому не сообщал о своих планах посещения Кешабананды.
"В прошлом году, скитаясь в северных Гималаях около Бадринарайана,– продолжал свами,– я заблудился и укрылся в просторной пещере. Она была пустая, однако в отверстии на скалистом полу тлели горячие головешки. Размышляя о том, кто бы мог занимать это уединенное убежище, я присел у огня, устремив взор на залитый солнцем вход в пещеру.
«Кешабананда, я рад, что ты здесь!» – эти слова раздались позади меня. Пораженный, я обернулся и в изумлении увидел Бабаджи. Великий гуру материализовался в глубине пещеры. Меня переполняла радость: я вновь увидел его после многих лет разлуки! Я простерся у его святых ног.
– Я позвал тебя сюда,– продолжал Бабаджи. Вот почему ты заблудился и попал к моему временному жилью в этой пещере. Мы долго не виделись со времени последней встречи. Мне приятно увидеть тебя еще раз.
Бессмертный учитель благословил меня; он произнес при этом несколько слов, содержавших духовную помощь, затем добавил: «Я дам тебе послание для Иогананды. Он посетит тебя по возвращении в Индию, полностью загруженный множеством дел, связанных с его гуру и с оставшимися в живых учениками Лахири. Скажи ему, что я в этот раз не увижу его, хотя он страстно надеется на это. Но я встречусь с ним как-нибудь в другой раз».
Меня глубоко тронуло полученное из уст Кешабананды утешительное обещание Бабаджи. Исчезла боль, таившаяся где-то в глубине сердца; и я более не горевал о том, что Бабаджи, как и намекал Шри Юктешвар, не появился на Кумбха Мела.
Переночевав в ашраме в качестве его гостей, наша группа на следующий день выехала в Калькутту. Проезжая через мост над Джамной, мы любовались величественным видом небосвода над Бриндабаном. Впечатление было такое, будто солнце зажгло небеса. Под нами, в тихих водах, отражались цветные отблески, напоминавшие подлинную печь вулкана.
КРИШНА, ДРЕВНИЙ ПРОРОК ИНДИИ.
Концепция современного художника на божественного учителя, духовные наставления которого в Бхагаватгите стали библией индуизма. В индийском изобразительном искусстве Кришна изображается с павлиньим пером в волосах (символ божественной лилы, игры или творческого состязания) и с флейтой восхитительные звуки которой один за другим пробуждают его последователей ото сна в майе, или космической иллюзии.
Берега Джамны освещены воспоминаниями о детских годах Шри Кришны. Здесь он погружался в невинную сладость своей лилы (игры) с гопи (девушками), воплощая высочайшую любовь, которая когда-либо существовала между проявлением Божественного и его учениками. Многие европейские комментаторы неверно поняли жизнь Господа Кришны: аллегория писаний была взята ими в буквальном смысле. Вот в качестве примера случай поразительной ошибки переводчика. Речь идет о вдохновенном святом средних веков, сапожнике Равидасе, который в простых выражениях, пользуясь терминами своего ремесла, пел о духовной славе, скрытой в человеке:
Под огромным синим сводом
Живет Божество, Облеченное в кожу.
Можно лишь отвернуться в сторону, чтобы скрыть улыбку, услышав такое неуклюжее толкование, которое европейский писатель дает стихотворению Равидаса:
«После этого он построил хижину, поставил в ней идола, которого сам изготовил из кожи, и стал поклоняться ему».
Равидас был собратом по ученичеству великого Кабира. Одной из восторженных учениц Равидаса была Рани Читора. Она пригласила многих брахманов на пир в честь ее учителя. Однако последние отказались есть вместе с сапожником низкого происхождения. Когда они с достоинством уселись отдельно и стали есть свою неоскверненную пищу, неожиданно каждый брахман обнаружил рядом с собою форму Равидаса. Это массовое видение завершило широкое духовное возрождение в Читоре.
Через несколько дней наша маленькая группа достигла Калькутты. Страстно желая повидать Шри Юктешвара, я с разочарованием узнал, что он уехал из Серампура и находится в Пури, приблизительно в трехстах милях к югу.
«Немедленно выезжайте в ашрам Пури». Эту телеграмму 8 марта прислал брат одного из учеников Атулу Чандра Рой Чаудри – калькуттскому ученику Шри Юктешвара. Едва лишь новость достигла моих глаз, я почувствовал заключенную в ней боль и, упав на колени, стал молить Бога сохранить жизнь моего учителя. Когда я уже собрался выйти из дома отца, чтобы сесть в поезд, внутри меня зазвучал божественный голос:
«Не езди сегодня в Пури. Твою молитву исполнить нельзя».
«Господи,– произнес я, ошеломленный горем,– Ты не желаешь обязывать меня „перетягивать канат“ в Пури, где Тебе пришлось бы отвергать мои недостойные моления о жизни учителя. Значит он должен отправиться для более высоких дел по Твоей Воле?»
Повинуясь внутреннему приказанию, я не поехал в этот вечер в Пури; но на следующий вечер я отправился в путь. По пути, в семь часов вечера, я увидел, как темное астральное облако внезапно окутало небо
«Неужели все кончено?» – поднял я с мольбой руки.
Он кивнул, затем медленно исчез.
Наутро я уже стоял на платформе железнодорожного вокзала в Пури, все еще надеясь на невозможное. Ко мне подошел какой-то незнакомый человек.
– Вы слышали, что учитель скончался?– Ничего не сказав больше, он оставил меня; я так никогда и не узнал, кто это был, и как он разузнал, где найти меня.
Грубо потрясенный, я прислонился к стене, уяснив, что гуру стремился разными способами сообщить мне ужасную весть. Меня охватило небывалое возмущение, моя душа уподобилась вулкану. Добравшись до обители, я был на грани обморока. Но внутренний голос все время нежно повторял: «Возьми себя в руки! Будь спокоен!»
Я вошел в ту комнату ашрама, где тело учителя восседало в позе лотоса. Оно до неправдоподобия напоминало живого человека, представляя картину полного здоровья и красоты. Незадолго до кончины учителя слегка лихорадило; но ко дню своего восшествия к Беспредельному его тело совершенно поправилось. Несмотря на то, что я так часто глядел на эту дорогую для меня форму, я никак не мог допустить, что жизнь покинула ее навсегда. Кожа была гладкой и мягкой, а на лице сохранялось выражение блаженного покоя. Он сознательно покинул свое тело в час мистического призыва.
Ушел лев Бенгалии!– воскликнул я, пораженный зрелищем.
10 марта я исполнил все торжественные обряды. Шри Юктешвар был зарыт в землю
Крупнейшая газета Калькутты «Амрита Базад Патрика» в следующем своем сообщении нарисовала такой портрет гуру:
"21 марта в Пури были совершены погребальные церемонии «Бхандара» в память Шримат Свами Шри Юктешвара Гири Махараджа, скончавшегося в возрасте восьмидесяти одного года. Для совершения обрядов в Пури прибыли многие ученики.
Один из лучших истолкователей «Бхагавадгиты» Свами Махараджа был великим учеником Йогараджи Шри Шияма Чаран Лахири Махасайя из Бенареса. В Индии свами Махарадж основал несколько центров Йогода Сатсанга (Общества самопознания). Он был источником вдохновения того движения Йоги, которое было перенесено на Запад его главным учеником свами Йоганандой. Именно пророческие способности и глубокое прозрение Шри Юктешвараджи вдохновили свами Йогананду на его дело – пересечь океан и распространить в Америке весть учителей Индии.
Его толкование «Бхагавадгиты» и других писаний свидетельствует о том, что Шри Юктешвар глубоко понимал не только восточную, но и западную философию; они остаются словом, отверзающим очи, в единении Востока и Запада. Веря в единство всех религиозных верований, Шри Юктешвар Махараджа создал Садху Шабха (общество святых), действующее в сотрудничестве с руководителями различных сект и вероисповеданий для внедрения в религии научного духа. В момент ухода он назначил свами Йогананду своим преемником на посту президента Садху Шабха.
«Поистине, сегодня, с уходом такого человека Индия обеднела. И пусть те, кто имел счастье личного общения с ним, пробудят в себе истинный дух индийской культуры и садханы, олицетворением которого был он».
Я возвратился в Калькутту. Не решаясь пока ехать в Серампурскую обитель с ее священными воспоминаниями, я вызвал Прафуллу, маленького ученика Шри Юктешвара, жившего в Серампуре, и устроил его в школу Ранчи.
"В то утро, когда вы уехали в Аллахабад, на Мела,– рассказал мне Прафулла,– учитель тяжело опустился на свое сиденье.
"Йогананда уехал! – воскликнул он.– Йогананда уехал!
Он прибавил загадочную фразу: «Мне нужно будет дать ему знать каким-то новым путем». Затем он погрузился в безмолвие на много часов".
Мои дни протекали среди лекций, занятий, интервью, встречи со старыми друзьями. За пустой улыбкой и беспрестанной деятельностью темные настроения потокам вливались во внутреннюю реку блаженства, которая в течение столь многих лет струилась под песками всех моих восприятий.
"Куда же ушел этот божественный мудрец? – взывал я в безмолвии из глубин своего страждущего духа.
Не было никакого ответа.
«То, что учитель завершил единение с Космическим Возлюбленным – это самое лучшее,– уверял меня мой ум.– Он вечно сияет в том мире, где нет смерти».
"Никогда больше не сможешь ты увидеть его в старом серампурском доме,– жаловалось сердце. Никогда более ты не сможешь приводить к нему своих друзей, не сможешь с гордостью сказать: "Вот сидит джнянаватар Индии".
Мистер Райт приготовил все для того, чтобы наша группа отплыла из Бомбея на Запад. Отплытие было назначено на первые числа июня. После двух недель мая, занятых прощальными банкетами и речами в Калькутте, мисс Блетч, мистер Райт и я отправились на нашем форде в Бомбей. По прибытии оказалось, что судовладельцы просят нас отложить отъезд, так как отходящий корабль не располагает необходимым помещением для нашего форда, который потребовался бы нам в Европе.
– Ничего,– сказал я грустному мистеру Райту,– я хочу еще раз вернуться в Пури". И при этом молча подумал: «Пусть мои слезы еще раз оросят гробницу гуру».