Высшая радость ожидает Йога, ум которого успокоился и страхи утихли, когда он стал безгрешен и подобен Брахману. Кто привел себя в гармонию и сбросил грех, тот Йог легко испытывает беспредельное блаженство от соприкосновения с Брахманом.
Эти слова Бхагавадгиты (в переводе сэра Эдвина Арнольда
Как же отличались эти простые заповеди от витиеватой теологии, которую я слышал с кафедр на утренних воскресных богослужениях! Здесь я не нашел никакого нищенского самоунижения — маскарада смирения слабых людей; никаких разговоров о важности посещения религиозного учреждения как двери в рай; никаких попыток удерживать Бога на расстоянии, дипломатично обращаясь к Нему с формальными молитвами; никакого намека на то, чтобы приспосабливать духовные обязанности к требованиям социальной приемлемости. То, что я прочитал здесь, было свежо, честно и убедительно. Это меня чрезвычайно обнадеживало.
Во всех церквях, которые мне приходилось посещать, больше всего меня удручало сектантство. «Наш путь — единственный, единственно правильный» — эта догма подразумевалась даже тогда, когда явно не высказывалась. Неизменно предполагалось также, что все иные пути ложные; даже если другие группы любили того же Бога, их послание каким-то непонятным образом было неполноценным и, возможно, даже «от дьявола».
Как непохожи были на всё это учения, которые я читал теперь! Они уверяли меня, что все пути ведут к одной бесконечной цели. «Как мать, — говорилось в одном из учений, — ухаживая за больными детьми, дает одному рис и карри, другому саго и пюре, а третьему хлеб с маслом, так и Господь для разных людей проложил разные пути, соответствующие их природе».
Как прекрасно! Как убедительна эта совершенная справедливость!
Еще меня всегда смущала склонность обычных священников препятствовать задаванию вопросов. «Верь», — говорили они мне. Но что это за «вера», которая отказывается подвергать себя честным расспросам? Может ли мотив таких отказов быть чем-то иным, нежели тем, что лежит на поверхности: отсутствие ясности в собственных убеждениях? Мотивом может быть даже страх, что вся система верований человека окажется похожей на дом, построенный на песке. Даже в своих стараниях быть разумными эти священнослужители, казалось, носили шоры. Они цитировали Священное Писание в подкрепление своих убеждений, но никогда не допускали возможности, что те же самые цитаты могли иметь иное и более глубокое значение, чем они им приписывали.
Иисус часто бранил даже своих ближайших учеников за неправильное толкование истинного смысла его учения. Неужели для нас, живущих так далеко от него по времени, будет мудро и смиренно настаивать, что мы отлично его понимаем? Священные Писания предназначены для расширения нашего понимания, а не подавления и удушения.
С другой стороны, о чем позднее сказал мне мой Гуру, различие между Священными Писаниями и живым учителем заключается в том, что простые страницы книги не могут указать на непонимание искателя истины, тогда как человек живой мудрости может сделать это, резко или мягко, как того требует случай.
Учения Индии, в отличие от любого служителя Евангелия, которого я когда-либо встречал, подчеркивали необходимость проверки каждого утверждения Священного Писания. Прямое, личное переживание истины, а не догматичная или некритичная вера в нее, является «лакмусовой бумажкой», которую они предоставляли. Вместе с тем они предлагали промежуточные тесты, с помощью которых самый неопытный начинающий может узнать, идет ли он в правильном направлении или сошел на один из бесчисленных окольных путей.
Один из таких тестов состоял в том, чтобы увидеть, находит ли человек в себе большее, неизменное счастье. Другой: не кажется ли теперь сама жизнь всё более и более прекрасной? Как позже учил меня Йогананда, медитация оживляет все чувства.
Еще одной проверкой была реакция на тебя, возникающая у других людей. Ибо человек может думать, что у него развивается непривязанность к внешнему, тогда как на самом деле у него нарастает тупость. Если другие находят все большее вдохновение в общении с ним, он может воспринять их реакцию как внешнее подтверждение своего внутреннего прогресса.
Из собственного опыта я уже понял, что различия между правильными и ошибочными решениями могут быть едва уловимы. Поэтому на меня произвели сильное впечатление те учения, истинность которых можно было проверить не только после смерти, но и здесь, на земле, в этой жизни
Это были именно те учения, к которым я так стремился. Да, — снова поклялся я, — свою жизнь я посвящу поискам Бога! Слишком долго я медлил, слишком долго блуждал в сомнениях, слишком долго искал мирские, а не духовные решения глубочайших проблем жизни. Искусство? Наука? Социальные системы? Чему всё это может способствовать в значительной степени или надолго? Без внутренней трансформации внешние улучшения в человеческой судьбе подобны попыткам укрепить изъеденное термитами строение слоем свежей краски.
В прочитанном меня особенно поразила одна притча, рассказанная великим святым девятнадцатого века, Шри Рамакришной. Не зная, кто он такой, я предположил, что это высказывание было взято из какого-то Священного Писания.
«Как, — спросил Шри Рамакришна, — человек может обрести бесстрастность? Однажды жена сказала своему мужу: "Дорогой, я очень беспокоюсь о своем брате. Вот уже неделю он думает о том, чтобы стать аскетом, и готовится к этому. Он старается постепенно умерить все свои желания и потребности". Муж ответил: "Дорогая, можешь совсем не беспокоиться о своем брате. Он никогда не станет саньясином
Смелость отречения этого человека взволновала меня до глубины души. А как я сам колебался в своих сомнениях!
По сути, во всех этих отрывках говорилось об одном: Совершенство можно найти только внутри себя, а не в окружающем мире. Очевидно, в то лето Бог намеревался предоставить мне множество доказательств истинности этого учения.
Индиан-Лейк — прекрасное место с соснами, прохладными лесными полянами, пологими холмами и мягко волнующейся водой озера. «Если я хочу установить более глубокую связь с высшими реалиями, — думал я, — то лучшего места не найти». Действительно, сам пейзаж приглашал к причастию.
Я пытался осознанно почувствовать трепет капельки дождя на сосновой иголке, восхитительную свежесть утренней росы, вспышку солнечного света сквозь облака на закате. Я всегда любил Природу, и меня сильно тянуло к красоте ее лесов, озер, цветов и звездного неба. Но теперь, когда я старался усилить свою чувствительность, непосредственно входя в жизнь окружающей меня Природы, я с болью обнаружил, каким настоящим узником я был, запертый в своем маленьком эго. Я мог видеть, но не чувствовать. Или, в той мере, в какой я мог чувствовать, я мог делать это только небольшой частью себя, а не всем существом. Я был, как восьмицилиндровый мотор с одним работающим цилиндром. Если даже здесь, в этом совершенном окружении, я не смогу подняться над собой и настроиться на более высокие реалии, то никакое место никогда не осуществит для меня такой трансформации. Очевидно, именно я сам должен измениться. Было ли мое внешнее окружение красивым или уродливым, не имело особого значения. Важно было то, что я делал в собственной внутренней «среде»: мои мысли, чувства, отношения и реакции.
Теперь каждый день я уделял какое-то время отважной попытке медитации. Я не знал, как это сделать, но верил, что если бы мне удалось хоть немного успокоить свой ум, то я, по крайней мере, смог бы продвигаться в правильном направлении. Я также ежедневно молился, чего раньше не мог делать, не имея достаточной веры.
Что касается внешней стороны моей жизни, то Бог, подозреваю, с дружеской усмешкой говорил мне: «Ты ожидал найти лучших людей в этой стране? Хорошенько осмотрись вокруг! Человек не становится лучше от того, где он живет. Мечты о внешнем совершенстве — это заблуждение. Счастье нужно искать внутри, иначе оно останется не пойманным!»
Сначала я планировал по прибытии в Индиан-Лейк найти работу лесоруба. Я спросил хозяйку гостиницы, в которой остановился, что она думает о моих шансах найти такую работу.
— Что? — воскликнула она. — Чтобы пырнули ножом в пьяной драке? Эти мужчины совсем не в Вашем вкусе.
Пришлось признать, что ее описание оставляло желать лучшего. Но меня не так легко было отговорить. Два дня я бродил по лесам в поисках лагеря лесозаготовителей, который, как говорили, находился поблизости. Наверное, я не нашел его по воле Бога; во всяком случае, мне встречались только рои оленьих мух. На третий день, покрытый укусами, я обнаружил, что стал более восприимчив к предостережениям моей хозяйки. Я решил искать работу в другом месте.
В то утро местный фермер согласился нанять меня разнорабочим. После окончания средней школы у меня был небольшой опыт сельскохозяйственных работ, и тогда мне это нравилось. Однако никогда прежде я ни на кого так не работал, как в этот раз.
Я намеревался спокойно работать, думая о Боге. Однако у моего работодателя были иные, и для него бесконечно лучшие, идеи: он желал, чтобы я играл роль дурака в его маленьком суде. «Для чего еще нужен разнорабочий?» — риторически спрашивал он, когда я возразил, что постоянно становлюсь объектом его деревенских шуток. Я ничего не имел против юмора, но только не глупого. Мало что может так раздражать, как встреча насмешки умным ударом, от которого она взлетает над головой насмешника на несколько ярдов. Когда, после нескольких моих умных (но проигнорированных) выпадов, я стал покорно молчать, фермер настаивал: «Ну же, фланелевый рот! Я нанял тебя работать. Не стой там и не болтай целый день!» Насколько я помню, это было вершиной его остроумия. Мое представление о простом, невинном, добром сельском жителе стало увядать.
Вскоре я покинул этого достойного работодателя. Решительно оставив позади мирный Индиан-Лейк, я сел на велосипед и отправился на поиски другой работы. Через несколько часов я подъехал к шахте, принадлежащей корпорации «Юнион Карбид
— У нас, конечно, есть работа, — сказала она, — но она не для тебя.
— Что значит «не для меня»? Я могу делать все, что угодно!
— Что ж, тебе не понравится эта работа. Вот увидишь. Ты не протянешь и недели.
С таким ободряющим комментарием я был принят.
Атмосфера агломерационного завода, куда меня взяли, была так густо наполнена пылью добываемой там руды, что даже в другом конце помещения ничего нельзя было разглядеть. К концу каждого рабочего дня мои лицо и руки становились совершенно черными. Теперь в моем мозгу начинало формироваться некоторое представление о том, что имела в виду та женщина.
Но достала меня в конце концов не сама работа. Это был еще один из тех простых, искренних, невинных, хороших деревенщин — полный дурак, который, найдя меня слишком вежливым, чтобы послать его к черту, как это делали все остальные, принял меня за еще большего дурака, чем он сам. Целыми днями он угощал меня небылицами о своих героических подвигах до, во время и после Второй мировой войны. Затем, истолковав мое молчание за легковерие, он стал гордиться своим превосходством. Наконец, он презрительно сообщил мне, что я слишком глуп и не достоин общения с такой блестящей личностью, как он.
Служащая по найму даже не потрудилась напомнить мне о своем прогнозе, когда я через неделю явился к ней за выходным пособием.
«Как же мне стать когда-нибудь отшельником?» — недоумевал я. Мне понадобятся деньги на еду. Наверное, мне придется время от времени находить работу, просто чтобы остаться в живых. Но если мне будут попадаться занятия такого рода, которые я уже нашел в этой стране, то не перевесят ли мои духовные потери возможные выгоды? Вот если бы мне повезло найти такое место, где заработанных денег хватило бы надолго...
Вот оно! Я отправлюсь в какую-нибудь часть мира с низкой стоимостью жизни: да, Южная Америка манила, предлагая такие места. Сначала я буду работать и копить деньги. Конечно, попасть в Южную Америку будет не так уж дорого; возможно, я даже смогу добраться туда на корабле. Там я смогу жить на свои сбережения месяцами, а может быть, и годами, медитируя в каком-нибудь уединенном месте в джунглях или на вершине горы. Теперь моя задача заключалась в том, как в кратчайший срок заработать как можно больше денег.
Когда я работал на руднике, один из тамошних рабочих развлекал меня после работы рассказами об огромных деньгах, которые собрал в виде чаевых, когда однажды летом работал посыльным в курортном отеле. Мысль о том, чтобы «доить» людей, оказывая им услуги, была мне отвратительна, но, возможно, если я буду твердо помнить о своей цели, мне удастся подавить в себе это отвращение.
Моим следующим пристанищем был курортный городок Лейк-Джордж. Остановившись в отеле, я подошел к хозяину и спросил, не нужен ли ему посыльный.
— Один уже есть, — ответил он, затем задумчиво посмотрел на меня. — Откуда Вы?
— Из Скарсдейла.
— О, Скарсдейл, — в его глазах блеснул интерес. — Будет неплохо, если здесь будет работать кто-то из Скарсдейла. — Он недолго помолчал. — Хорошо, Вы приняты.
Ну, ни при каком напряжении воображения нельзя было назвать этого достойного человека деревенщиной! Он был первым, последним и на все времена приверженцем превращения маленьких состояний в большие. Его постояльцы получали от него как можно меньше в обмен на все, что он мог из них выжать. Привратница и уборщица были его двоюродными сестрами, эмигрантками из Европы, но он относился к ним как к рабам. Когда я понял, что это за человек, меня охватил стыд, что я работаю на него. И еще более постыдным для меня было принимать чаевые от постояльцев, которых я с удовольствием обслуживал. Когда одна супружеская пара попыталась второй раз вручить мне чаевые за то, что я принес что-то еще из их машины, я просто отказался их принять.
Я влип в историю, словно сошедшую со страниц романа Толстого «Война и мир». И я вышел из нее с медленным достоинством, после того как владелец отеля крикнул: «Вперед, мальчик!» (Больше ему не довелось такое повторить.)
Не прошло и недели, как я снова отправился в путь. В любом случае мне пора было возвращаться в Уайт-Плейнс и помогать маме готовиться к долгому океанскому путешествию в Египет.
Моя поездка на юг также дала мне и некоторую надежду. Рабочий на руднике рекомендовал мне устроиться на работу в торговом флоте, где даже новичок зарабатывал 300 долларов в месяц. По тем временам это была хорошая зарплата. Более того, поскольку я буду плавать в открытом море с бесплатным питанием и проживанием, я смогу быстро накопить уйму денег. И я решил попытать счастья на борту судна.
То лето проходило неоднозначно: воодушевляющим усвоенными истинами, но в материальном плане провальным. Все чаще я стал задаваться вопросом, не попал ли я каким-то образом не на ту планету. Ни одно из моих испытаний за последние месяцы не помогло мне почувствовать, что этот мир был моим домом.
И все же мое страстное желание «бросить учебу» казалось с практической точки зрения дико нереальным. Я не мог не признаться себе, что мои планы стать отшельником построены на песке. Я ничего не знал о практических навыках, необходимых для одинокой жизни в пустыне. Я понятия не имел, сколько мне на самом деле понадобится денег, чтобы оставаться в Южной Америке долгое время. И хуже всего то, что мне так мало было известно о духовном пути и не было идей, как пройти его в одиночку. Я не знал, как медитировать, не знал, как молиться. Я не знал, о чем думать, когда не медитируешь и не молишься. Мне становилось ясно, что без надлежащего руководства я фактически заблужусь.
Однако я не знал никого, к кому бы я мог обратиться, чтобы он помог мне выбраться из болота институциональной религии на свежий воздух вселенских истин. Путь, который я обдумывал, со всех практических точек зрения казался откровенным безумием. Однако я обдумывал его, потому что исключил все мыслимые альтернативы.
Мысль о «нормальном», мирском образе жизни наводила на меня ужас, который усиливался ощущением одиночества в своем неприятии такой жизни. Большинство моих друзей женились и устраивались на хорошую работу. Давление на меня со всех сторон с требованием сделать то же самое было, в некотором смысле, непрекращающимся. Однако, на мой взгляд, даже жизнь в голоде и страданиях стоила бы того, если бы только так я мог найти Бога.
Но что я надеялся обрести, найдя Его? Здесь мои представления оставались туманными, хотя, конечно, я бы счел даже душевный покой ни с чем не сравнимым благом. Однако для меня важнее всего было то, что познать Его — значит знать Истину; а не знать Его — значит погрязнуть во лжи и заблуждениях. Куда бы ни вел мой путь, я знал, что у меня есть лишь один правильный выбор: предложить свою жизнь Ему. А там — пусть Он ведет меня туда, куда пожелает.