Насколько я помню, где-то в августе или сентябре 1949 года Парамханса Йогананда приобрел свой последний и самый красивый ашрам: двенадцать акров
Вскоре после приобретения этой собственности Мастер пригласил монахов ее осмотреть. Прогуливаясь по территории, мы были поражены ее красотой. Мастер с радостью предсказал: «Это будет витриной нашей работы!» Затем он предложил нам надеть купальные костюмы и войти вместе с ним в воду.
«Я посылаю божественный свет по всему этому озеру», — произнес он. Позже он нам сказал: «Теперь это святая вода. Кто бы ни пришел сюда в будущем, получит божественное благословение».
Даже сегодня, почти через тридцать лет после того события, стоит просто ступить на эту землю, как чувствуешь ее духовную силу. Часто я размышлял о том, что люди из дальних стран отправляются в паломничества за подобными благословениями. Святыни Индии, Палестины и других стран обязаны своей святостью, как и это место в современной Калифорнии, благословениям святых, познавших Бога. Однако во многих из этих более древних святынь толпы людей, жаждущих простых мирских благ, разбавили духовные вибрации. В «Озерной обители SRF» исходные вибрации всё еще сильны, как это ощущается и в других ашрамах Йогананды. Не только потому, что те места получили его благословение (в Маунт-Вашингтоне он однажды сказал нам: «Я медитировал на каждом участке этих земель»), но также и потому, что после его ухода из жизни они постоянно населяются искренними последователями.
Вскоре после приобретения «Озерной обители» мы начали готовиться к тому, чтобы через год открыть ее для публики. Было завезено и посажено на крутых склонах холма множество деревьев, цветов и кустарников. В живописных местах, чтобы подчеркнуть учение Йогананды о базисном единстве всех религий, были размещены статуи ведущих представителей великих религий мира. («Где Вы хотите посадить Будду?» — спросили мы однажды. Мастер стоял неподалеку, руководя работами. «Будда предпочитает оставаться стоящим», — ответил он с тихой улыбкой.)
В первые месяцы подготовительных работ нас крайне неприятно донимали полчища мошкары. Восхищение нашими глазами, ушами и ноздрями, которое они демонстрировали, едва ли нам льстило. «Мастер, — воскликнул я однажды с раздражением, — какая ирония! Почему такая красота должна быть испорчена этими мухами?»
Мастер спокойно ответил: «Это способ Господа поддерживать нас в постоянном движении к Нему».
К счастью, Господь нашел другие способы достижения этой цели. Мошкара, возможно, с благословения Мастера, оказалась лишь временным бедствием.
Однажды мы несли нежное, но довольно тяжелое тропическое растение к назначенному месту на склоне холма. Должно быть, мы обращались с ним грубо, потому что Мастер воскликнул: «Будьте бережливы. Разве вы не чувствуете? Оно живое!»
Его чувствительность ко всему живому порождала ответную чувствительность. Не только люди и животные, но даже растения, казалось, отвечали на его чувство к ним. Его сады процветали. Тропические манго и бананы росли в Маунт-Вашингтоне, климат которого не способствует их выживанию.
Шраддха Мата (мисс Сахли) рассказывала, как однажды наблюдала за растением (она назвала его «розой-поклонницей»), которое постоянно поворачивалось в своей вазе лицом к Мастеру, по мере того как он перемещался по комнате. Когда он сидел в своем кресле, отметила она, роза была обращена к нему. Однако дважды, когда его позвали к двери, она заметила, что роза была обращена в ту сторону. В итоге несколько повторений смен направлений заставили ее осознать это явление.
«Сэр, — сказала она, наконец, — у Вас появился новый поклонник». Она указала на розу, которая теперь, когда он снова сел, повернулась обратно к нему.
Он ненадолго взглянул на нее, затем улыбнулся.
— Растения, — объяснил Мастер, — обладают некоторым сознанием.
Прежде всего, как всякое чувствующее существо, они отвечают на любовь.
С некоторыми растениями Мастер даже чувствовал загадочную личную общность. Однажды, указав на дерево авокадо у пешеходной дорожки в Маунт-Вашингтоне, он рассказал нам:
— Сначала я посадил здесь два дерева, по одному с каждой стороны дорожки. В те дни здесь жил очень преданный ученик. Говоря однажды о нем, я сказал другим ученикам: «Один из нас оставит эту работу, и одно из этих деревьев погибнет. Это дерево олицетворяет меня; а то — его. Дерево, которое погибнет, покажет, кто из нас уйдет». Ну, его дерево погибло. Вскоре после этого он нас покинул. Он был очень предан, чересчур. Но… преданность сбежала. Заблуждение, которое охватило его, было желанием… денег.
Мастер сделал паузу перед тем, как назвать это заблуждение, чтобы дать каждому из нас время мысленно заполнить паузу своими кармическими препятствиями и таким образом больше сосредоточиться на том, над чем каждому еще предстоит работать.
В восточной части владений в Маунт-Вашингтоне умирала сосна. Летом 1949 года Жан Хаупт срубил ее. Мастер скорбел о потере своего древесного друга. «Вот увидишь, — тихо заметил он Фэй, — конец того дерева знаменует начало конца моей собственной жизни». Каким бы странным ни было его пророчество, оно подтвердилось.
Иногда, обучая нас, он уподоблял нас растениям. Говоря об одном монахе, который противился его духовным наставлениям, он воскликнул: «Какой же труд берет на себя человек, когда пытается улучшить людей! Он должен проникнуть в их умы и увидеть, о чем они думают. Роза в вазе очень красива; при этом забывают, сколько забот потребовалось, чтобы она стала такой. Но если нужно так много забот для создания розы, то насколько больше требуется для развития совершенного человеческого существа!»
Подобно божественному садовнику, Мастер неустанно трудился ради нашего духовного развития. Для этого требовались терпение, любовь, мужество и значительно большая вера в нас, чем обладало большинство из нас. Ведь там, где мы видели только собственное эго, борющееся со своими недостатками, он видел наши души, сражающиеся за возвращение себе своего божественного права на рождение в Боге. Одни ученики оправдывали его веру в них больше, чем другие, но он распространял на всех нас одинаковое видение нашего окончательного совершенства.
Вскоре я узнал, что одна из самых важных вещей на пути, особенно для новичка, — это обращать внимание на то, как выбирать своих товарищей. Ведь даже в духовной среде могут быть несколько сплетников и ворчунов, несколько преданных, которые слишком мало медитируют, в то время как другие, похоже, никак не могут вбить себе в голову, что это они сами должны измениться, а не весь остальной мир. С другой стороны, в каждой истинно духовной организации есть те, кто своим примером самоотверженного служения, непоколебимой жизнерадостности, внутренней сосредоточенности и духовного рвения вдохновляет других на постоянное обновление преданности.
В Маунт-Вашингтоне я нашел такое вдохновение у очень многих учеников. Даже сегодня я вспоминаю их с благодарностью. Я думаю о миссис Мерк (впоследствии сестра Каруна). В свои восемьдесят с лишним лет она каждый день часами работала в саду. «Да, — сладко говорила она с сильным шведским акцентом, — я лублу цвэты. Они мои дэти!»
Я думаю о миссис Ройстон, тоже пожилой женщине. Это она рассказала мне, как много лет назад Мастер радостно взбегал на лекционный помост. Ее непоколебимая преданность и неизменно хорошее настроение олицетворяли частое наставление Мастера, обращенное к нам: «Будьте всегда уравновешены и жизнерадостны».
Я думаю о миссис Райт, матери Дая Маты, — твердой и в то же время сострадательной. «Великая Мать» — обычно называл ее Мастер. (Небольшой экскурс в эту историю. Мастер рассказывал мне: «Когда ее сын Ричард уехал отсюда, чтобы жениться, она защищала его. С тех пор я больше никогда не называл ее "Великой матерью"».)
Я думаю о миссис Браун (Меера), чья радостная преданность Мастеру так же сильно восхищала, как и вдохновляла. Ее радость, которая отнюдь не была проявлением незрелости, коренилась в огромной внутренней решимости и силе. Миссис Браун приходилось бороться с продолжительными физическими страданиями; несмотря на это она с радостью игнорировала боль, чтобы служить другим. Для меня, как, несомненно, и для многих других она была настоящей матерью.
Мисс Сахли (Шраддха) была пожилой монахиней, которую я, как «молодая горячая голова», укорял во время того прискорбного эпизода с комитетом. Узнав ее лучше, я обнаружил в ней глубокую, непоколебимую преданность, которая не терпит глупостей. Она напоминала мне умелую квалифицированную медсестру, которой она когда-то была. Но также я отметил ее внутреннюю теплоту и сочувствие. Ее внешняя строгость помогала мне помнить о том, что божественный поиск, хотя и радостен, является очень серьезным делом.
Мисс Дарлинг (Дурга), хотя иногда и немного острая на язык (в этом отношении поклонники астрологии назвали бы ее «истинным Скорпионом» — ее фактическим солнечным знаком), поражала меня своей неуемной энергией и полной самоотдачей во всем, что она делала. Однажды Мастер описал нам, как много лет назад она с двумя монахами перекрашивала главное здание в Маунт-Вашингтоне.
«Мужчины, — рассказывал он, — хотя и более крупные и намного более сильные, чем она, вяло помахивали кистями, как бы совершая элегантные мирные приношения зданию. Но Мисс Дарлинг прямо-таки атаковала стены! Ее кисть неустанно летала туда-сюда, туда-сюда, никогда не останавливаясь, чтобы подумать, сколь трудна была эта работа. Вот, — радостно заключил Мастер, — какой дух нужен, чтобы найти Бога!»
В Твенти-Найн-Палмз он однажды рассказал мне: «В тот день, когда мисс Дарлинг приехала сюда (в Маунт-Вашингтон), я тихо сказал ей: "Вот Вы и пришли". Я знал, что её место с нами».
Из всех монахинь у меня была возможность лучше узнать Фэй, от которой я черпал много вдохновения. Я находил ее всегда справедливой и милосердной. Больше всего меня вдохновляла ее абсолютная преданность Богу и Гуру. Ее единственным желанием, казалось, было следовать воле Мастера — хотя со временем я обнаружил, что мы несколько расходимся в толковании воли Мастера. Однако этот аспект я должен оставить на потом.
«Все ли в порядке?» — спрашивала она меня, когда мы встречались в ее кабинете, чтобы обсудить официальные вопросы. Всегда готовая оказать духовную поддержку, если это было в ее силах, она решительно откладывала в сторону организационные проблемы (даже когда они требовали неотложного решения), если в любой момент чувствовала, что мы нуждаемся в совете или ободрении. В каждую служебную дискуссию она вплетала тонкие нити понимания и наставлений. От нее я узнал, что работа и медитация неотделимы друг от друга; напротив, когда на первом месте стоит мысль о Боге, они сливаются в единое целое.
«Я чувствую, что в прошлых жизнях ты был близок к Мастеру», — сказала она мне однажды. Наши отношения походили больше на отношения брата и старшей сестры, чем на отношения младшего и вышестоящего монахов. И эти отношения также, как мы оба понимали, уходили корнями в прошлые жизни. Я никогда не мог выразить словами всей глубины своей благодарности за ее неизменную дружбу и наставления. Я считал это одним из самых ценных даров, которые Бог дал мне в этой жизни.
Молодых монахинь я видел очень мало. Среди монахов, как оказалось, мало кто работал так же долго, как монахини старшего возраста. («Духовный путь труднее для мужчин, — признавал Мастер. — Но, — добавлял он в утешение, — вступившие на него становятся очень велики».)
Преподобный Майкл (брат Бхактананда) был одним из тех монахов, которые вдохновляли меня. Скромный до глубины души («У него нет эго», — однажды сказал о нем Мастер) и глубоко преданный Богу. Я почти завидовал его непринужденной простоте, с которой он мог подытожить весь духовный путь, заявив: «Преданность — это единственное».
Джо Карбон (брат Бималананда) был другим источником вдохновений, а также Генри Шауфельбергер (брат Анандамой), который пришел на год позже меня. Оба они сочетали в себе мягкость и спокойную проницательность, которые казались мне весьма привлекательными. Впрочем, — чтобы обеспечить надлежащий баланс в моей оценке, — Генрих также был склонен к осуждению.
Кроме вышеупомянутых, было много других. Я чувствовал, что жить среди них — неоценимое благословение.
«Из учеников первый в реализации — святой Линн, — сказал однажды вечером Мастер нескольким из нас в главном офисе. — Следующим идет мистер Блэк, а затем Сестра». Джеймс Дж. Линн, которого Мастер всегда называл святым Линном, позднее получил от Мастера титул и имя Раджарши (царственный мудрец) Джанакананда.
В Твенти-Найн-Палмз в октябре 1949 года Мастер сказал мне: «С теми, кто со мной (я думаю, он имел в виду тех, кто настроены на него), у меня никогда не бывает проблем. Достаточно одного взгляда. Гораздо лучше, когда я могу учить таким образом». И добавил: «Они святые из прошлого, большинство из них».
В другой раз он сказал мне: «Многие ученики обретут свободу в этой жизни». Выглянув в окно, он увидел миссис Ройстон, работающую в саду. «Даже она», — добавил он с нежной улыбкой. В более легком ключе он продолжал: «Знаешь, она была еще более домохозяйкой, когда впервые пришла сюда!» Далее он высоко оценил ее за многолетнее бескорыстное служение и преданность.
Нашей группе учеников в Твенти-Найн-Палмз он однажды сказал: «Хорэс уже почти там. Бог доволен его преданностью». Хорэс, как, возможно, помнит читатель, был тем страдающим спастическим параличом учеником, который помогал Джеймсу Коллеру в день его провальной лекции по йоге в Финиксе.
Джеймс, присутствовавший при этом, попытался совместить похвалу Мастера в адрес Хорэса со своим братом-учеником, каким он его знал. «Сэр, — сказал он, — это, должно быть, очень простой вид преданности, не так ли?»
«Ах, — ответил Мастер с прекрасной улыбкой, — именно это нравится Богу! Он раскрывает Себя не разумным и мудрым, но младенцам».
О самом Джеймсе Мастер говорил несколько раз: «Он будет освобожден в этой жизни». Однажды, вспомнив о трудностях Джеймса с дисциплиной, касающейся организации, он шутливо добавил: «Я не знаю как! Но Бог так говорит, значит, это должно быть правдой».
Самым щедрым на рассказы о Мастере был доктор Льюис, первый крия-йог в Америке, к тому времени уже весьма продвинувшийся на духовном пути. Мы могли часами сидеть с доктором, пока он потчевал нас историями, некоторые из них были забавными, некоторые серьезными, но все они были поучительными. Они помогали нам увидеть, как отношения между гуру и учеником постепенно развиваются в отношения священной дружбы в Боге.
К концу октября того года доктор Льюис и несколько других учеников, включая миссис Льюис и Нормана, сопровождали Мастера в его поездке в Сан-Франциско на встречу с Джавахарлалом Неру — премьер-министром Индии. Доктор возвратился в Маунт-Вашингтон с рассказами об их поездке, а затем поделился с нами другими воспоминаниями о годах общения с Мастером.
— Однажды утром, — сообщил доктор, — Мастер попросил меня выполнить вместе с ним энергизирующие упражнения на крыльце отеля в Сан-Франциско. — Доктор усмехнулся. — Я чуть не умер от смущения! Но в чем, в конце концов, может быть причина для смущения при выполнении чего-то хорошего? Мое сознание не находило более достойной причины, кроме того факта, что наши упражнения неизвестны большинству людей! Мастер решил избавить меня от этого ложного представления.
Когда мы делали упражнения, мимо проходил полицейский. Мастер, под влиянием осознания вины, поспешно отступил за колонну, продолжая там делать упражнения. Полицейский посмотрел на нас с подозрением. Я молился о чуде, которое бы дематериализовало меня на месте! Но Мастер продолжал заниматься, как ни в чем ни бывало.
Через несколько минут полицейский вернулся. И снова Мастер скрылся за колонной. На этот раз подозрительность полицейского возросла настолько, что он подошел к нам.
«Что здесь происходит?» — требовательно спросил он. Вероятно, он заподозрил нас в том, что мы — пара мошенников, планирующих преступление.
«О, ничего, офицер! — заверил его Мастер с преувеличенно невинным видом. — Совсем ничего. Мы просто делаем упражнения. Видите?» Чтобы продемонстрировать свою полную искренность, он повторил несколько движений и улыбнулся, словно надеясь на помилование.
«Ну, ладно, — пробормотал офицер, — смотрите, не нарвитесь на неприятности». С огромным достоинством он проследовал дальше. К этому времени я так сильно трясся от подавляемого смеха, что мое смущение полностью забылось.
В Сан-Франциско Мастер в составе небольшой группы посетил китайский ресторан. Заказанное ими «вегетарианское» блюдо было подано с кусочками цыпленка. Одна леди из этой группы, видный член другой религиозной организации, в гневе ворвалась на кухню и осудила персонал за это «безобразие».
— Мастер, — говорил нам доктор, — считал неуправляемый характер более тяжким «грехом», чем сравнительно меньший — съесть курицу. «Это не настолько важно, чтобы поднимать шумиху», — заметил он остальным. Отодвинув кусочки мяса в сторону, он спокойно съел остальное.
В ту ночь Мастер и супруги Льюис проживали в смежных номерах отеля.
— Мастер держал дверь между нашими комнатами открытой, — рассказывал доктор. — Я знал, что он на самом деле не хотел, чтобы мы спали этой ночью. Сам он никогда не спит, как вы знаете. Во всяком случае так, как это делаем мы с вами; он всегда в сверхсознании. И он также хочет избавить и нас от слишком сильной зависимости от подсознания — «поддельного самадхи», как он это называет. Поэтому, я полагаю, он усмотрел здесь возможность для нас провести несколько часов в совместном духовном общении и вдохновении с ним. Теперь, когда эта работа стала всемирной, нам редко выпадает такая возможность.
Проблема была в том, что мы с миссис Льюис (особенно она) очень устали, путешествуя весь день. «Мы собираемся спать», — заявила она тоном окончательного решения. Раз она так решила, то так и будет.
Однако у Мастера были другие идеи.
Мы с миссис Льюис легли спать. Мастер, с видимой покорностью, лег на свою кровать. Я уже расслабился, а миссис Льюис начала мирно дремать, как вдруг Мастер, как будто это имеет большое значение, сказал: «Саб-гам».
Больше ничего. «Сабгам» — это название одного из тех китайских блюд, которые мы ели в тот день. Я улыбнулся про себя. Но миссис Льюис пробормотала с мрачной серьезностью: «Он не заставит меня подняться!» Прошло несколько минут. Мы уже снова погрузились в дремоту, как вдруг раздался изумленный возглас:
«Пудинг саб-гам!» Мастер произносил эти слова тщательно, как ребенок, играющий с непривычными звуками. В отчаянии миссис Льюис прошептала: «Мы спим!» — и обратилась за помощью к стене.
Прошло еще несколько минут. Затем очень медленно:
«Супер-пудинг саб-гам!» На этот раз слова произносились серьезно, подобно ребенку, делающему какое-то важное открытие.
К этому времени я уже тихо посмеивался. И хотя сон начинал казаться нам обоим «несбыточной мечтой», миссис Льюис все еще стойко держалась за свое решение.
Прошло еще несколько минут. И затем — великое открытие:
«Супер-ПОДВОДНЫЙ пудинг саб-гам!»
Дальнейшее сопротивление было невозможным! Завывая от веселья, мы поднялись с кровати. На всю оставшуюся ночь сон был забыт. Мы разговаривали и смеялись с Мастером. Постепенно беседа перешла в серьезное русло. В конце концов, мы поговорили на духовные темы, а затем медитировали. С его благословения, в ту ночь мы больше не чувствовали потребности во сне.
— Я уже говорил вам, — продолжал доктор Льюис, — что Мастер никогда не спит. Я обнаружил, что это так, даже когда он храпит! Однажды много лет тому назад он лежал в своей комнате, видимо, спал и довольно громко храпел. Я на цыпочках прокрался в комнату и привязал бечевку к большому пальцу его ноги, делая все возможное, чтобы он ничего не почувствовал. Должен добавить, что тогда мы оба были молоды. Мастер всё еще мирно похрапывал, когда я тихо отошел к двери. Я уже собирался привязать другой конец бечевки к дверной ручке, как он достаточно надолго перестал храпеть, а затем произнес: «Ага!»
Доктор Льюис, почувствовав, что в тот вечер мы очень хорошо воспринимали его добрый юмор, рассказал о другом эпизоде.
— Однажды много лет назад, — повествовал он, — мы с Мастером стояли на тротуаре, когда проезжавший мимо велосипедист заметил длинные волосы Мастера и насмешливо показал ему язык. Через несколько футов он въехал в большую грязную лужу. Прямо посреди этой лужи переднее колесо велосипеда отлетело, и он растянулся в грязи».
Постепенно воспоминания доктора становились более серьезными.
— В конце октября 1941 года, — рассказывал он, — Мастер посетил нас в нашей летней резиденции на побережье Плимутского залива штата Массачусетс. В это время года океан там очень холодный. Однако в первую же ночь Мастер настоял на том, чтобы искупаться при лунном свете. Пока он входил в воду, мы, дрожа, наблюдали за ним с берега. Вскоре он погрузился в воду по пояс. «Теперь, — подумал я, — он должен чувствовать холод!»
Вдруг я увидел, что вокруг него образуется голубой свет. Мой сын, стоявший рядом, и его жена тоже увидели это. Позднее, когда Мастер вернулся после своего плавания, мы сказали ему о том, что видели.
Улыбаясь, Мастер признался: "Мне пришлось погрузиться в Дух, чтобы сбежать от холода!"»
— Я видел этот голубой свет вокруг него и в другом случае, — продолжал доктор Льюис, снова возвращаясь к веселому настроению. — Это случилось много лет спустя. Мы пересекали границу Мексики с Калифорнией. Мастер накупил манго для всех; от машины просто несло запахом манго! Я был уверен, что их конфискуют; как вы, наверное, знаете, калифорнийская таможня строга по отношению к таким вещам. Но когда инспектор подошел, чтобы осмотреть нашу машину, он вообще ничего не сказал!» — «Как нам это удалось?» — спросил один пассажир, когда мы радостно въехали в Калифорнию. — «Я уверен, что не смогу объяснить механику этого дела, — ответил я. — Всё, что я знаю, — это то, что, когда мы пересекали границу, я видел вокруг нас голубой свет!»
В своих воспоминаниях доктор возвратился к первым дням работы с Мастером:
— В начале весны 1923 года Мастер сказал мне: «Следующим летом побереги свое здоровье». В суете насыщенной событиями жизни я забыл о его предостережении. Однако в середине лета я поплатился за забывчивость. Меня охватила острая желудочно-кишечная боль. Проходили дни, а мое страдание только нарастало. Наконец, я обратился с горячей молитвой к Мастеру.
Насколько я помню, это было в среду в июле, когда он пришел мне на выручку. Я отправился в свой летний дом в Плимуте. К тому времени моя способность выносить боль была на исходе. В то очень раннее утро — должно быть, в два или три часа, — со стороны подъездной дорожки я услышал голос Мастера: «Доктор! Доктор!»
Какое облегчение — просто услышать его голос! В ответ на мою молитву он поймал машину и проделал весь этот путь из Нью-Йорка. Войдя в дом с двумя учениками, он отвел меня в сторону. В своей замечательной, невозмутимой манере он пообещал мне, что со мной все будет в порядке. Потом дал мне чудодейственное йогическое средство, применяемое в таких случаях. Мое состояние сразу же улучшилось, и вскоре я совсем поправился.
В те давние годы в Бостоне один человек был приговорен к смерти за преступление, в совершении которого я и многие другие считали его невиновным. За день до назначенной казни я случайно оказался рядом с Мастером и упомянул об этом случае. Мастер стал очень задумчивым. В молчании он уединился и тихо сел в углу комнаты. Через некоторое время он с улыбкой вернулся в наш круг и возобновил беседу. Он ни разу не упомянул об осужденном. Однако на следующее утро в газетах появилась новость: «В последний момент губернатор издал указ о помиловании».
Знаете, в те дни мы не были так хорошо знакомы с методами Мастера, как вы сейчас. Мы не знали, какие удивительные вещи он может делать. Если уж на то пошло, мы не знали, что может делать любой мастер. Теперь, по прошествии многих лет, люди лучше узнали его. А в то время нам было труднее обрести такую веру в него, какая есть у всех вас. Например, в эпизоде с приговоренным к смерти человеком Мастер никогда не говорил нам, что сделал что-то, чтобы помочь ему. Он редко говорит о тех чудесных вещах, которые делает. Просто, когда вокруг него постоянно происходят какие-то события, начинаешь задумываться. В том случае лишь после помилования того человека я начал сильно подозревать, что Мастер сыграл в этом деле какую-то роль.
Видите ли, он не желает удивлять нас чудесами. Сила, с помощью которой он старается привлечь нас к Богу, — это любовь. Когда я впервые встретил его в 1920 году, он сказал мне: «Будете ли Вы всегда любить меня так, как я люблю Вас?»
«Да», — ответил я. Понимаете, я мог чувствовать его любовь. «Да, — сказал я, — буду».
Но иллюзия сильна. Порой, когда он говорил об общинах, которые будут у нас когда-нибудь, и красивых зданиях (а я видел его живущим в той маленькой комнате в Бостоне почти в нищете), меня одолевали сомнения. «Когда, сэр? — спрашивал я его. — Когда такие великие вещи станут возможны?» Но Мастер сохранял спокойную уверенность. «Вы увидите, доктор, — сказал он. — Вы увидите».
Однажды ко мне в стоматологический кабинет пришел человек и стал вещать мне ложь за ложью о Мастере. Он говорил вполне правдоподобно. Хуже того, у меня не было никаких фактов, чтобы возразить ему. Я не поверил его утверждениям, но должен признать, что в душе я был несколько потрясен. Мужчина ушел. Прошло некоторое время. Вдруг я услышал за дверью шаги, решительно приближающиеся к моему кабинету. Дверь открылась. Вошел Мастер. Подходя ко мне, он спокойно посмотрел мне в глаза. «Вы все еще любите меня, доктор?» — спросил он. Слово в слово он повторил то, что сказал мне предыдущий посетитель.
Позднее я узнал, что в то время Мастер ехал на трамвае, в четырех или пяти милях от моего кабинета. Он сошел на следующей остановке и прошел пешком весь этот путь с единственной целью — помочь мне.
В завершение Мастер спросил, не должен ли мне кто-нибудь значительную сумму денег. «Да, — сказал я, — должен».
«Если Вы пойдете туда сейчас, Вы их получите». Я пошел, и со мной сразу же рассчитались».
— Сколько раз Мастер помогал мне и моей семье! — заключил доктор. В его глазах сияла благодарность. — Когда моя мать перенесла тяжелый инсульт, он продлил ей жизнь. Когда у моей дочери Бренды начались судороги (она тогда была еще ребенком), Мастер излечил ее. В то время я был в гостях у Мастера. Эта весть дошла до меня по телефону. Как только Мастер узнал о случившемся, он шагнул за ширму. Через несколько мгновений он появился с сияющим лицом: «Не волнуйтесь, доктор, с ней все будет в порядке. И у нее больше никогда не будет приступов». Одно из опасений, связанных с болезнями такого рода, заключается в том, что в будущем могут возникать рецидивы. Но в случае с Брендой их не было.
Когда мы в тот поздний вечер прощались с доктором Льюисом, то от всего сердца поблагодарили его за то, что он так щедро поделился с нами своими удивительными переживаниями.
*******
Осенью 1949 года Мастер попросил меня вместе с несколькими другими монахами продемонстрировать позы йоги перед Свами Преманандой — индийским учеником, приехавшим в Маунт-Вашингтон из Вашингтона, округ Колумбия, где он служил священником церкви SRF. Хатха-йогом я был в лучшем случае посредственным; многие позы я вообще не мог выполнить. Однако в тот вечер в присутствии Мастера я вдруг обнаружил, что могу с легкостью принимать даже самые сложные позы. Фактически с того дня я стал признанным «экспертом» SRF по хатха-йоге. Я позировал для фотографий, иллюстрировавших позы в серии статей журнала «Самореализация». Если кто-то должен был продемонстрировать позы, выбирали одного меня. Когда у Мастера были гости, он часто просил меня подавать им обед, а потом — демонстрировать им позы. Если бы умение всегда приобреталось так легко!
Однажды осенью 1949 года Мастер, сидя и беседуя в нашей столовой с монахами, задумчиво посмотрел на меня.
— Почему бы тебе не отрастить бороду, Уолтер?
— Вы это серьезно, сэр?
Я был поражен. В те дни редко кто носил бороду. Впоследствии пара других монахов действительно начали отращивать бороды, но Мастер наложил вето на их планы, заметив: «Я не хочу, чтобы мои парни выглядели, как дикари!» (Возможно, он считал, что одного «дикаря» в толпе было достаточно!)
— Попробуй, — сказал он.
Я был благодарен ему, когда вскоре после этого он пригласил меня провести с ним несколько недель в Твенти-Найн-Палмз. Чтение лекций в церкви Голливуда с медленно появляющейся на лице щетиной грозило мне обретением репутации первого голливудского священника-бродяги. Тем не менее, независимо от того, «диким» я был или нет, когда борода отросла, я, по крайней мере, стал выглядеть чуть старше и более зрелым.
В Твенти-Найн-Палмз Мастер сказал мне наедине о своих планах взять меня с собой следующим летом в Индию. Естественно, я был в восторге.
— Я уверен, что смогу выучить бенгальский, — сказал я. — Я уже говорю на нескольких языках.
— Ты выучишь его очень легко, — заверил он меня.
Он стал произносить ряд бенгальских слов: хатх (рука), чок (глаза), мукх (рот), нал (нос), кан (уши). Как потом оказалось, прошло девять лет, прежде чем у меня появилась реальная возможность использовать эти слова, но все это время я легко их вспоминал. Стоило мне только вспомнить тот день, когда Мастер их произносил, и я мог снова слышать его голос в уме, будто он говорил мне на ухо.
Это был первый признак того, что он, возможно, мог даровать мне благословение гораздо большее, чем просто способность скручивать тело в необычные позы: способность вспоминать слова, сказанные им, в точности так, как он их произносил. «Как же иначе, — спрашивал я себя, — я мог вспоминать эти слова, интонации и все такое, притом что он их говорил на иностранном языке?»
Однажды в Твенти-Найн-Палмз он рассказал мне историю о встрече Лахири Махасая с Бабаджи. Он процитировал слова Бабаджи, сказанные на хинди: «Лахири, ту агая (ты пришел)». Простые слова, конечно, но услышать их однажды мимоходом и все еще быть в состоянии вспомнить их достаточно ясно, повторив их в Индии почти десять лет спустя, я думаю, свидетельствует о таланте, значительно превосходящем тот, которым я обладал от природы.
Однажды он спел для нас песню на бенгали: «Мукти дэте пари; бхакти дэте пари кой?» Хотя в этом случае я также слышал эти слова лишь однажды, они сохранились в памяти до моего приезда в Индию в 1958 году, и там я убедился в их точности.
Интересно то, что такая способность, если она действительно была, относилась только к словам, произнесенным Мастером. Речь других людей по-прежнему вспоминалась достаточно туманно, что, полагаю, обычно в таких случаях.
Примерно в тот же период моей жизни Мастер начал просить меня записывать его слова. Он сильно намекнул о своем желании, чтобы я когда-нибудь написал о нем. Он проводил со мной долгие часы, предаваясь воспоминаниям о своей жизни, опыте налаживания работы, делился своими надеждами и планами по этой работе. Он рассказывал мне бесчисленные истории, часть из них — чтобы проиллюстрировать его деятельность, другие, как я полагаю, просто потому, что были интересны или помогали в общих чертах дополнить мое понимание пути и его жизни. Значение многих его идей я понимал не только из его слов и рассказов, но также благодаря своего рода осмосу
Часто он высказывался о разных учениках.
— Сэр, — спросил я однажды, — что стало с тем молодым человеком, которого Вы инициировали в Бриндабане и описали в эпизоде Вашей книги «Двое мальчишек без гроша в Бриндабане»? С тех пор вы что-нибудь слышали о нем?
— Нет, — ответил Мастер. — Однако внутренне он поддерживал связь.
— Значит, не обязательно иметь внешний контакт с Гуру?
— Необходим хотя бы один внешний контакт с ним.
Мастер, конечно, имел в виду значимый контакт, подобный тому, который происходит во время посвящения.
Из других его высказываний, а также из того факта, что иногда ученики посвящали людей в Крия-йогу вместо него, даже когда еще он сам был жив, я понял, что эта связь с ним будет осуществляться посредством контакта со следующими поколениями учеников, которые были настроены с ним в унисон.
Однажды я спросил его: «Какие качества на духовном пути самые важные?»
«Глубокая искренность, — ответил Мастер, — и преданность. Важно не то, сколько лет человек проводит на пути, а то, насколько глубоко он ищет Бога. Иисус сказал: "Так будут последние первыми, и первые последними" (Мф. 20:16).
Однажды в штате Вашингтон я встретил женщину. Ей уже было восемьдесят лет, и она всю свою жизнь была атеисткой. При нашей встрече, по Божьей милости, она вступила на этот путь. После этого она стала интенсивно искать Бога. Большую часть каждого дня, если она не медитировала, она прослушивала запись моего стихотворения "Бог! Бог! Бог!". Она прожила еще только несколько лет, но и за это короткое время она обрела освобождение».
Мастер также рассказывал мне истории о некоторых более трудных для понимания аспектах пути. «В Индии умер молодой человек, — сказал он. — Его тело было готово к кремации; вот-вот должны были разжечь погребальный костер. В этот момент из соседнего леса прибежал старый йог. "Не зажигайте костер! — крикнул он. — Мне нужно это молодое тело". Тут же он упал на землю и умер. Через мгновение молодой человек выпрыгнул из костра и, прежде чем его попытались остановить, убежал в лес. Семье пришлось кремировать это старое тело!»
— Сэр, — спросил я однажды вечером Мастера, — а как насчет предсказания Свами Пранабананды в «Автобиографии йога» о том, что после смерти он вскоре родится вновь и отправится в Гималаи, чтобы жить с Бабаджи?»
— Он уже родился. В возрасте шести лет он ушел из дома. — Мастер задумчиво улыбнулся. — Его отречение в таком юном возрасте вызвало в его деревне настоящий переполох!
С приближением Рождества Маунт-Вашингтон посетил святой Линн. Мне впервые представилась возможность встретиться с выдающимся учеником и духовным наследником Мастера. Он показался мне мягким, немногословным и удивительно смиренным. Он выглядел совершенно беспристрастным, сосредоточенным на внутреннем «Я». Когда Мастер представлял ему каждого из нас, святой Линн мило улыбался, но говорил мало. Со временем я обнаружил, что его почти не интересуют светские беседы. Человек, добившийся всего сам и обладающий значительными мирскими средствами, он почти не говорил когда-либо о внешней стороне своей жизни. Если судить по тому, что мы слышали лично от него, можно было подумать, что он мало чего достиг в жизни. Практически единственными темами его бесед были Бог, Гуру и медитация. Когда мы встречались с ним на территории, он молча подходил и благословлял нас. Затем он мог предложить нам несколько слов духовного совета или воодушевления. Его ум всегда был внутренне сфокусирован на Боге. Находясь рядом с ним, я словно смотрел через окно в бесконечность.
Раджарши Джанакананда, как мы его называли позднее, после ухода Мастера, казалось, почти стал Мастером. Его глаза, благодаря какой-то тонкой трансформации, стали глазами Мастера. Его сонастройка была настолько совершенной, что мысли нашего Гуру стали его мыслями. Мастер обычно говорил о себе: «Я давным-давно убил Йогананду». Подобно ему Раджарши Джанакананда достиг такого состояния сознания, где ничего не осталось от эго. Это было так, будто через него с нами напрямую говорили Бог и Гуру.
В тот год во время рождественской медитации Мастер распевал с нами чант «Не иссушай океан моей любви огнем моих желаний, огнем моего беспокойства». Мы пели его снова и снова. «Христос здесь, — сказал он нам. — Пойте ему». Позднее он добавил: «Поскольку здесь сегодня вы пели этот чант, то всякий раз, когда в будущем вы почувствуете, что заблуждение давит на вас, спойте его снова, думая об этом событии, и Христос и Гуру сами снизойдут, чтобы спасти вас. Помните мои слова, ибо они истинны».
Как и годом ранее, Мастер говорил некоторое время из глубины своего божественного общения. Он благословил святого Линна, доктора Льюиса, Дургу, Фэй и некоторых других, сказав им, что Бог весьма доволен ими.
«Уолтер, — продолжал он затем, — ты должен усердно стараться, потому что благословение тебе от Бога будет велико». Его слова взволновали меня настолько, что моя медитация в оставшуюся часть дня была больше о том, что он мне сказал, чем о Боге.
В день Рождества мы наслаждались нашим традиционным банкетом. После этого Мастер выступил с речью задушевно и с любовью, как и год назад. Во время выступления он сказал: «Дамы в офисе преподнесли Фэй рождественский подарок. Они адресовали его так: "Нашей начальнице, которая никогда не командует"». Выражая улыбкой удовлетворение своей любимой ученицей, он продолжил с нежностью говорить о саде из душ, который разрастается вокруг него.
До начала банкета на столах были разложены карточки, указывающие места гостей; это мероприятие планировалось как ограниченное семейное собрание. Однако в последний момент пришли несколько человек без приглашения. Им были любезно предоставлены места, некоторые монахи уступили им свои.
Позже в офисе некоторые из нас обсуждали с Мастером неудобства, вызванные неожиданным наплывом людей. Один монах выразил свое огорчение их самонадеянностью. Но мне посчастливилось наблюдать и другой аспект этого эпизода.
— Сэр, — сказал я, — ученики боролись между собой за право уступить свои места.
— Ах! — Мастер блаженно улыбнулся. — Это то, что меня радует!